Проточтонеговорится
Когда-нибудь лет через надцать,
Она будет беззубой старухой сидеть в темноте
И улыбаться. И думать что надо б остаться,
Что стирки на целых полгода, что дети пошли не те.
Что кролики все по норам, никто не приходит выпить,
Что муж ее — старый боров, что ночью кричится выпью,
Что жизнь это сука, сука... что память всегда без стука,
Что где-то была базука, решить бы все разом, но
Она, зажимая ладонью звуки, поет... как в немом кино.
И стынет за домом лето, она до краев раздета,
Как если бы взяли душу и выпили всю. До дна.
Одна, сто веков одна. Дурацкий упрямый счетчик
И эхо звучит все четче. Кто слышит его? Никто.
И эхо летит винтом. Кто вспомнит сейчас о том,
Как жались к друг другу скулы, как поезд дошел до Тулы
И встал на сто тысяч лет. Как кто-то достал билет
И грел об него ладони... Как спорили про диалект,
какой-то деревни в Гизе, и муж ее, он же физик,
сказал, вдруг, что Бога нет. А все засмеялись, глупый,
вот вырастешь и посмотрим откуда берется свет.
Про то, что киты не тонут, про то, что весна с петель.
Все выросли. Все не те. Все вязнут в своих хрущовках,
как будто невозвращенки, как будто обратных рейсов
оттуда не подают. Все думают про уют, Про столики
из Икеи, про чашечки из Старбакса, про разный говеный шит.
А в горле ее першит и тонет в стакане Пасха,
ключей на комоде связка и нет никакой души.
Эй, Элли, зачем ходила ты в свой Изумрудный город,
молчи, нет, не надо, пой. Слова, как вода за ворот
засохшая мандрагора, не твой корешок, не твой.
Jack Daniels, пачка Rothmans, часов равномерный бой...
Вот вышла б за Дровосека и жизнь была бы другой...
Была бы наверное дочка, смеялась бы нотой соль
пила бы ее по глоточкам, звала бы ее Ассоль.
И Боженька бы в ладонях держал бы ее и в сми,
Писали бы будто ангел пришел в этот чертов мир.
Жила б, например, в Париже, на улице Вижирар
И был Дровосек бы рыжим, и звали б его Жерар,
Хотя лучше б звали Ником, какой из Жерара муж.
Она бы за ним что в космос, что на эшафот, что в глушь...
И он приходил бы в восемь, смеялся б, готовил чай
И грел бы ладонью простынь и гладил бы по плечам
И дождь бы купал тюльпаны, выгуливал бы озон,
И белые вспышки молний летели б за горизонт...
И Элли встает из кресла, щекочет щеку платок,
В груди что- то жжет и тесно, и руки как кипяток...
И губы сжимают звуки и ставят их на Capslock
И в небе смеются звезды и вертится потолок...
Проснулся бы кто от крика, но все в это время спят
И бьются в виски минуты — четырнадцать, двадцать пять
И маленький мальчик тихо, исследуя каждую пядь
Целует ее в запястья, в рубашке до самых пят.
Вставай, мама, слышишь, мама? Ну что ты? Болит? Опять?
И вроде бы отпускает, не вспарывает живот,
И Элли целует Кая, и дальше себе живет...
badly_unequal aka Blacksymphony, rewind